Войдя в комнату общаги для ИТР, я увидел в глуби­не ее кровать, на которой лежал человек, обтянутый простыней до самых губ. Он жевал простыню, едва различимо произнося: «Говорила мне бабка - Климушка, главное - это сормак, главное бабки...» Я ос­тановился, ожидая приветствия, но человек, уткнув­шись в потолок, продолжал: «Итак, завтра я получу зарплату, доплату... Надо еще выбить подъемные... ито­го у меня будет на книжке 6 тыс. четы...» Он увидел меня, вскочил и начал, поправляя свою прическу; «Саня, ты приехал? Как хорошо, мне говорили, что тебя не отпускали...» Это был Хача, Клим Хачатуров, бывший игрок «Локомотива» и харьковского «Аван­гарда», волею судеб оказавшийся во владимирском «Тракторе». «Ты знаешь, здесь неплохо, только холод советский замучил. Завтрак в 9 утра, первая трениров­ка в 11. Спим. А то завтра не будет советского рыв­ка», - сказал Хача и залез под простыню с двумя одеялами. 

               

На тренировке я действительно увидел, что у Хачи адский рывок с места и классный дриблинг, видно, что на пятачке он мог творить чудеса. Правда, тяжеловат. Ему было 28, и год уже он нигде не играл. Да он и сам это понимал и иногда шутил: «Представля­ешь, иду на защитника с мячом, показываю влево, и он влево, показываю вправо, и он вправо, я опять вле­во, он на такт отстает от меня, и я могу проходить мимо него с мячом, но я показали... остался...» Это «показал  и остался» прицепилось за ним во всем. Он не очень выпивал и в компаниях часто пропускал. Ему тут же говорили хором: «Ну что, Клим, показал и остался?» Он нередко говорил о деньгах, все время что-то просчитывая, но я всегда думал, что он больше шутил. К примеру, я предлагал: «Хача, давай шлепнем грамм по сто коньячку?» Хача грустно отвечал: «Нет, я не буду, пей сам, мне дай деньгами». Или усмехался и говорил: «Я не пью, на хлеб мажу».

От него я научился всяким словечкам, образным, помогающим в игре, в жизни. Хача просто сыпал новыми для меня тогда словами -«... советская, тварь, красавчик». Слова были не новые, -но он так их смешивал, с такой интонацией, с таким мягким, легким армянским акцентом, что я влюбился в его хохмы, шутки. Ну допустим, как можно не запомнить такое . Если кто-то плохо играл, то Хача говорил о нем «Не играет, а рубль просит» или «Не играет, тачку возит». Одно и другое очень зримо и выразительно. Действительно, если тяжело бегаешь, что словно тачку перед собой возишь. Клим, Хача, как его ласково все называли, был моим настоящим футбольным другом. Всегда переживал, поддерживал, я тоже привязался к нему. Каждое воскресенье из Москвы к нему приезжала жена Таня и пятилетний сын Артурчик. Они были в разводе, но Хача любил сына, и вот какого мы зашли в ресторан пообедать вместе, по-семейному. Накрывали нам в банкетном зале, официанты уважали футболеров. Мы тихо обедали, Хача как всегда шутил, а Артурчик ползал под столом. Вдруг он подошел к нам и в протянутой ладошке что-то показал отцу: «Папа, папа, посмотри, я нашел жучка». Хача посмотрел на Артурчика и, не глядя на жука, молвил «Артурчик, всегда смотри внимательней, может быть это рубль?..» Я бы не стал описывать все его рублевые штучки, если бы не уверен был в том, что напишу о его отношении к деньгам в конце. Пока же Хача властвовал. Мы заходили в кафе перекусить, и Хача укладывал наповал  подошедшую официантку набором взаимоисключающих слов. «Девушка, красавица (официантка краснела от комплимента и улыбалась), тварь советская (она смурнела, взрывалась, порывалась уйти), принесите, пожалуйста, милая» и т. д.

К началу сезона Клим на­брал хорошую форму. Володя Юлыгин проводил тренировки весело, умело, была хорошая конкуренция, и в конце концов каждый нашел свое место, а Хача на своем любимом левом краю и требовал, чтобы я играл под ним, ибо я, сам долго игравший на краю, знал, как это важно - иметь под собой хава, который играет не для себя, а кормит мячами, то в ноги, то за спину своего крайнего. Он тогда виден. Бедный Хача, ему не суждено как следует заиграть в хорошей в общем-то команде «Трактор», которую сделал практически за два года Юлыгин. На одной из первых игр чемпионата России в Бресте, при полном стадионе и отличном газоне, первые минут двадцать он «раздевал» своего защитника и делал проходы с прострелами в центр.

 

В один из таких моментов Хача отскочил от защитника, я показал замахом ему за спину, защитник чуть качнулся назад и Хача получил мяч в ноги и пошел на защитника, качая его финтами и корпусом. Как только защитник упустил момент для подката, Хача рванулся в штрафную и резко послал под себя мяч набегавшему нападающему. Гола не было, а Хача, с криком проскользнув по траве несколько метров, был унесен с поля на носилках. Надрыв задней поверхности бедра. Это очень плохая штука. Лечение месяца полтора и еще гладкий бег столько же.. Сочувствие всех и облегчение некоторых – может, попаду в состав. Увы , таковы эти жесткие игры, Хача попал на банку надолго. Он приезжал с нами на стадион и грустно сидел на солнышке, наблюдая за тренировкой. Мне было искренне жаль его, ибо мне это было так знакомо.

 

Слово «советский», которое Хача привнес в команду, привязалось ко всем и ко всему: «Климушек, передай-ка сметанку советскую», «Хача, в кино советское пойдем?», «этот мяч советский!» И так - ко все­му. Ни злости, ни любви, просто привязалось, вплоть до того, что старший тренер на весь стадион кричал на тренировках: «Ну-ка, кто сделает длинную передачку советскую?» И над полем стояло это слово во всех вариациях, соседствуя то с матерком, то с футбольными словечками — «ну-ка пасик советский», «куда в зад­ницу суешь, сука советская», «ух ты, красавчик совет­ский» и т. д. После одной из таких тренировок Хача пришел подавленный, долго молчал, потом сказал мне: «Все, Саня, мне каюк, меня посадят, я сегодня слушал со стороны, что творилось на поле, — мне ж пришьют антисоветчину». Я же, как мог, успокаивал его. Всем было наплевать, как мы говорили, лишь бы были голы и очки.

 

Хача тогда уже глубоко засел в запас, никак не мог привести ногу в порядок, потяжелел, комплексовал, думал уйти. Ревнив был до невероятности. Я в то время тайком начинал писать стихи, скрывал это ото всех - засмеяли бы  -здоровый мужик, футболист и вдруг такая напасть - стихи. Слабак, баба, да и только, и еще, интеллигент вонючий… Я боялся, что и Хача не поймет этого. Я начал ходить в свободное время в биб­лиотеку, скрывая прежде всего от Хачи он был ближе всего ко мне. Наступал вечер, мне надо было свалить, как от нелюбимой жены, к возлюбленным книгам. Я, как бы нехотя, бросал Хаче: «Ты знаешь, пройдусь, может в кино, может, просто так...» И быстрым ша­гом - в библиотеку. Когда однажды вернулся, Хача, как жена, подловившая мужа, подло молчал, сопел, потом взорвался: «Зачем ты мне врешь, мы с тобой дружим, а ты меня обманываешь... Кино, кино... А я пошел за тобой и пришел в библиотеку. Это что еще такое?» Я не выдержал его натиска, пришлось расколоться, что я пишу стихи и мне надо самообразовывать­ся. Хача отреагировал неординарно. Он спокойно по­думал и с таинственностью в голосе сказал: «Саня, так это ж такой сормак, песню написал и живи, книгу вы­пустил, потом переиздал, и бабки, бабки...» Откуда он нахватался этой чуши? Даже я тогда не знал и не думал об этом. С той поры он стал тайно мне покрови­тельствовать, гордясь этим. «Санек у нас вчера такую телку отхватил, пришел часа в два», — говорил он иг­рокам команды, покрывая мое отсутствие ну, допустим, на ужине. И в этот же момент его правая или ле­вая рука почесывала глаз - тайный знак посвящен­ных, что все было наоборот. До сих пор я пользуюсь этим знаком, чтобы использовать его в неблизком кру­гу, для посвященного, что надо, мол, валить, благодаря хозяев, что все о'кей, но посвященный понимал, что была лажа и отвечал тем же… Это, конечно, не цинизм, а хохма, хотя все мы немного циники, это не новость.

 

После одной из игр, на следующий день я зашел в областную газету. До этого, не под своим именем, я на­печатал первое свое стихотворение. Главный редактор и Слава Юденич, зав. спортивным отделом, заволокли меня в кабинеты, сначала расспрашивали о делах команды, а потом, хлопнув себя по лбам, сказали: «Слушай, завтра восьмое марта, у нас дырка на полосе, напиши восемь строк, а?» - «Не,- ответил я, - не хал­турю». - «Да брось ты, подпишись любым именем  выручай, а?» Ну, я сочинил каких-то восемь строк, вполне приличных для газеты. Как бы подписать? Что-то, меня стукнуло, и я поставил - К. Хачатуров. Так это и пошло. Утром следующего дня, Хача, как всегда изучавший газеты, подпрыгнул на кровати: «К.Хачатуров, стихотворение. Слушай, Санек, твои дела?» - «Да», - нехотя ответил я, боясь бурной отрицатель­ной реакции. Но Хача был непредсказуем. Он вдруг замолчал, съежился, пожевал простыню и вдруг выдал: «Ты знаешь, это здорово, что ты сделал, потому что, когда меня будут отчислять из команды, я пойду обком и покажу газету, а они почитают и скажут - так он не только футболист, но еще и поэт. И оставят в команде».

 

Бедный Хача, не знает он, что когда я в Крыму вы­пустил первую книжку и был принят в Союз писателей, то секретарь обкома, узнав об этом, презрительно сказал: «Эх, футболистом был, человеком был, а сейчас -  поэт, черт знает что...» Кто знает, может он и прав? После одной из игр мы пошли в кабак всей командой. Отметили победу, и я решил пройтись подышать. Стояла теплая звездная ночь, я здорово сыграл, до игры дня за три я смотался в Мос­кву и приоделся - тогда модны были тиргалевые ко­стюмы (скользкая сверкающая ткань), замшевые туфли, рубашка с галстуком — все в тон. Я пошел ко­ротким путем, немного заблудился, поскользнулся и упал в лужу на дороге и начал засыпать. Надо мной вращались звезды , было тепло, я был счастлив. Ничто меня не беспокоило, в голове бродили идиотские мысли, что я засыпаю в центре России  и что так хорошо, что даже не страшно умереть. Дурак. Если бы проехала машина любая, вряд ли бы она меня заметила. Не помню ничего, помню что проснулся я от того,  что Хача лил на меня воду из чайника и приговаривал: «Вставай, пьянь советская, вот тварь, как игру дашь, так думаешь, что все, - король, через три дня опять игра, будешь тачку возить...» Я посмотрел на пол. Там лежали мая новые шмотки, пришедшие полную негодность. «Хача, - сказал я, - уёбище дорогое, выброси все это в мусорный ящик». - «Ты что, сдурел? Рубль - и все будет как до ресторана». - «Три», - сказал я и отрубился. Через час я немного оклемался и пошел в рядом стоящую баню. Я зашел в отделение перед парной. Там стоял жуткий хохот. Голые мужики, отдраивая друг другу спины, смеялись непонятно отчего. Я ополоснулся и вошел в промеж­уток с душевыми. Там смеялись еще больше. Оказы­вается, Хача, надев на себя все мои грязные шмотки, вошел в баню и, пройдя через общее мужское, встал под душ с одежной щеткой и начал драить себя вмес­те с моим пижонским нарядом. Попарившись, в об­щаге я уснул мгновенно и до вечера. Когда я проснулся, мой костюмчик, рубашка и ботинки были от­глажены, высушены. Хача доглаживал галстук, не зная, что исправить его уже невозможно.

 

Он ушел из команды сам, не дожидаясь отчисления. Предварительно он сговорился в Мурманске через футбольщиков о том, чтобы походить пару лет в рыбфлоте, и уехал туда.

 

Время от времени я получал от него открытки по­добного рода: «Саня, дорогой, только что чуть не по­гиб, наш корабль обледенел и столкнулся с другим, будь проклята эта рыба советская, какой я дурак...»

 

Боже! И это Хача. Три года он ловил рыбу в Север­ном море. Я иногда заходил к его жене Тане на работу в магазин «Москва». С каждым разом она рассказы­вала все более и более потрясающие вещи. Когда Хача приходил из плавания, то собирал огромные компании в ресторанах и, не выходя оттуда, за 2-3 недели спус­кал все заработанное. Сыну, Артурчику, присылал подарки и большие деньги на его содержание. Так, прорыбачив три года и спустив все свое футбольное и рыбацкое состояние, он вернулся в Харьков, где у него была своя квартира. Что он делает сейчас - не знаю. Но есть у меня мечта - однажды, случайно или не слу­чайно, встретить его, Клима Хачатурова. Нет, Хачу, Климушку, тварь советскую, красавца и игрочилу.