06 июня 2020, 22:01
Просмотров: 2352
Печать
Александр Ткаченко - футболист, писатель, поэт
Ежегодно 6 июня в России отмечается Пушкинский день. С 2010 года он объединяется с ещё одним праздником - Международным днём русского языка, учреждённым Организацией Объединённых Наций. И в этот день мы вспомним Александра Петровича Ткаченко, футболиста, писателя, поэта, общественного деятеля.

080113tkach 071128 3532 1
ТКАЧЕНКО Александр Петрович
Родился 19 апреля 1945 года в Симферополе.
Полузащитник.
Воспитанник симферопольского футбола.
Выступал за «Трактор» (Владимир) в 1968 году. Также выступал за «Таврию» (Симферополь), «Зенит» (Ленинград), «Химик» (Гродно).
Дебют в «Тракторе» (Владимир): 27 апреля 1968 года в матче «Спартак» (Брест) - «Трактор» (Владимир) - 0:0.
Первый гол в «Тракторе» (Владимир): 13 сентября 1968 года в матче «Трактор» (Владимир) - «Химик» (Новомосковск) - 1:0
Всего в первенстве СССР в составе «Трактора» (Владимир) провёл 38 игр, забил 2 гола.
Скончался 6 декабря 2007 года в Москве.
 
Обычно книги о футболе либо пишут журналисты, либо литераторы записывают то, что рассказывают им великие футболисты. Книга «Футболь» написана Александром Ткаченко, бывшим футболистом команд мастеров. Десять лет он месил глину советского футбола, получая удовольствия и удары судьбы, пока совсем не сломался и не начал писать стихи. Ровно через пять лет после того, как он вынужден был бросить футбол, он был принят в Союз писателей. Случай довольно редкостный. И за свою жизнь выпустил более четырнадцати книг стихов, став довольно известным поэтом не только в России, но и за рубежом. И ни слова о футболе! Все спрашивали почему. А он отвечал: писать о самом сокровенном, о своей футбольной жизни сразу, с лету, невозможно, нужно было отдалиться, остынуть, стереть пот с лица и взглянуть на все произошедшее немного отстраненно. Хотя отстраненно не получилось. Само название книги, ФУТБОЛЬ, говорит само за себя. В ней все - восхищение, радость от игры, но и драма, трагедия футболиста, которую он переживает внутри, играя в двух мирах- реальном, на поле, и виртуальном, в сознании. Успех, голы, травмы, любовь, деньги, слава, честолюбие, порок, искусство и тяжелая работа - все, что содержит эта великая игра, - перекочевали на страницы книги. Она поистине выстрадана, написана вне всяких литературных течений - судьбой.
 
Есть в этой книге и истории о владимирском периоде его жизни.
 
Войдя в комнату общаги для ИТР, я увидел в глуби­не ее кровать, на которой лежал человек, обтянутый простыней до самых губ. Он жевал простыню, едва различимо произнося: «Говорила мне бабка - Климушка, главное - это сормак, главное бабки...» Я ос­тановился, ожидая приветствия, но человек, уткнув­шись в потолок, продолжал: «Итак, завтра я получу зарплату, доплату... Надо еще выбить подъемные... ито­го у меня будет на книжке 6 тыс. четы...» Он увидел меня, вскочил и начал, поправляя свою прическу; «Саня, ты приехал? Как хорошо, мне говорили, что тебя не отпускали...» Это был Хача, Клим Хачатуров, бывший игрок «Локомотива» и харьковского «Аван­гарда», волею судеб оказавшийся во владимирском «Тракторе». «Ты знаешь, здесь неплохо, только холод советский замучил. Завтрак в 9 утра, первая трениров­ка в 11. Спим. А то завтра не будет советского рыв­ка», - сказал Хача и залез под простыню с двумя одеялами. 
               
На тренировке я действительно увидел, что у Хачи адский рывок с места и классный дриблинг, видно, что на пятачке он мог творить чудеса. Правда, тяжеловат. Ему было 28, и год уже он нигде не играл. Да он и сам это понимал и иногда шутил: «Представля­ешь, иду на защитника с мячом, показываю влево, и он влево, показываю вправо, и он вправо, я опять вле­во, он на такт отстает от меня, и я могу проходить мимо него с мячом, но я показали... остался...» Это «показал  и остался» прицепилось за ним во всем. Он не очень выпивал и в компаниях часто пропускал. Ему тут же говорили хором: «Ну что, Клим, показал и остался?» Он нередко говорил о деньгах, все время что-то просчитывая, но я всегда думал, что он больше шутил. К примеру, я предлагал: «Хача, давай шлепнем грамм по сто коньячку?» Хача грустно отвечал: «Нет, я не буду, пей сам, мне дай деньгами». Или усмехался и говорил: «Я не пью, на хлеб мажу».
 
От него я научился всяким словечкам, образным, помогающим в игре, в жизни. Хача просто сыпал новыми для меня тогда словами - «... советская, тварь, красавчик». Слова были не новые, -но он так их смешивал, с такой интонацией, с таким мягким, легким армянским акцентом, что я влюбился в его хохмы, шутки. Ну допустим, как можно не запомнить такое . Если кто-то плохо играл, то Хача говорил о нем «Не играет, а рубль просит» или «Не играет, тачку возит». Одно и другое очень зримо и выразительно. Действительно, если тяжело бегаешь, что словно тачку перед собой возишь. Клим, Хача, как его ласково все называли, был моим настоящим футбольным другом. Всегда переживал, поддерживал, я тоже привязался к нему. Каждое воскресенье из Москвы к нему приезжала жена Таня и пятилетний сын Артурчик. Они были в разводе, но Хача любил сына, и вот какого мы зашли в ресторан пообедать вместе, по-семейному. Накрывали нам в банкетном зале, официанты уважали футболеров. Мы тихо обедали, Хача как всегда шутил, а Артурчик ползал под столом. Вдруг он подошел к нам и в протянутой ладошке что-то показал отцу: «Папа, папа, посмотри, я нашел жучка». Хача посмотрел на Артурчика и, не глядя на жука, молвил «Артурчик, всегда смотри внимательней, может быть это рубль?..» Я бы не стал описывать все его рублевые штучки, если бы не уверен был в том, что напишу о его отношении к деньгам в конце. Пока же Хача властвовал. Мы заходили в кафе перекусить, и Хача укладывал наповал  подошедшую официантку набором взаимоисключающих слов. «Девушка, красавица (официантка краснела от комплимента и улыбалась), тварь советская (она смурнела, взрывалась, порывалась уйти), принесите, пожалуйста, милая» и т. д.
 
К началу сезона Клим на­брал хорошую форму. Володя Юлыгин проводил тренировки весело, умело, была хорошая конкуренция, и в конце концов каждый нашел свое место, а Хача на своем любимом левом краю и требовал, чтобы я играл под ним, ибо я, сам долго игравший на краю, знал, как это важно - иметь под собой хава, который играет не для себя, а кормит мячами, то в ноги, то за спину своего крайнего. Он тогда виден. Бедный Хача, ему не суждено как следует заиграть в хорошей в общем-то команде «Трактор», которую сделал практически за два года Юлыгин. На одной из первых игр чемпионата России в Бресте, при полном стадионе и отличном газоне, первые минут двадцать он «раздевал» своего защитника и делал проходы с прострелами в центр.
 
В один из таких моментов Хача отскочил от защитника, я показал замахом ему за спину, защитник чуть качнулся назад и Хача получил мяч в ноги и пошел на защитника, качая его финтами и корпусом. Как только защитник упустил момент для подката, Хача рванулся в штрафную и резко послал под себя мяч набегавшему нападающему. Гола не было, а Хача, с криком проскользнув по траве несколько метров, был унесен с поля на носилках. Надрыв задней поверхности бедра. Это очень плохая штука. Лечение месяца полтора и еще гладкий бег столько же.. Сочувствие всех и облегчение некоторых – может, попаду в состав. Увы , таковы эти жесткие игры, Хача попал на банку надолго. Он приезжал с нами на стадион и грустно сидел на солнышке, наблюдая за тренировкой. Мне было искренне жаль его, ибо мне это было так знакомо.
 
Слово «советский», которое Хача привнес в команду, привязалось ко всем и ко всему: «Климушек, передай-ка сметанку советскую», «Хача, в кино советское пойдем?», «этот мяч советский!» И так - ко все­му. Ни злости, ни любви, просто привязалось, вплоть до того, что старший тренер на весь стадион кричал на тренировках: «Ну-ка, кто сделает длинную передачку советскую?» И над полем стояло это слово во всех вариациях, соседствуя то с матерком, то с футбольными словечками - «ну-ка пасик советский», «куда в зад­ницу суешь, сука советская», «ух ты, красавчик совет­ский» и т. д. После одной из таких тренировок Хача пришел подавленный, долго молчал, потом сказал мне: «Все, Саня, мне каюк, меня посадят, я сегодня слушал со стороны, что творилось на поле, - мне ж пришьют антисоветчину». Я же, как мог, успокаивал его. Всем было наплевать, как мы говорили, лишь бы были голы и очки.
 
Хача тогда уже глубоко засел в запас, никак не мог привести ногу в порядок, потяжелел, комплексовал, думал уйти. Ревнив был до невероятности. Я в то время тайком начинал писать стихи, скрывал это ото всех - засмеяли бы -здоровый мужик, футболист и вдруг такая напасть - стихи. Слабак, баба, да и только, и еще, интеллигент вонючий… Я боялся, что и Хача не поймет этого. Я начал ходить в свободное время в биб­лиотеку, скрывая прежде всего от Хачи он был ближе всего ко мне. Наступал вечер, мне надо было свалить, как от нелюбимой жены, к возлюбленным книгам. Я, как бы нехотя, бросал Хаче: «Ты знаешь, пройдусь, может в кино, может, просто так...» И быстрым ша­гом - в библиотеку. Когда однажды вернулся, Хача, как жена, подловившая мужа, подло молчал, сопел, потом взорвался: «Зачем ты мне врешь, мы с тобой дружим, а ты меня обманываешь... Кино, кино... А я пошел за тобой и пришел в библиотеку. Это что еще такое?» Я не выдержал его натиска, пришлось расколоться, что я пишу стихи и мне надо самообразовывать­ся. Хача отреагировал неординарно. Он спокойно по­думал и с таинственностью в голосе сказал: «Саня, так это ж такой сормак, песню написал и живи, книгу вы­пустил, потом переиздал, и бабки, бабки...» Откуда он нахватался этой чуши? Даже я тогда не знал и не думал об этом. С той поры он стал тайно мне покрови­тельствовать, гордясь этим. «Санек у нас вчера такую телку отхватил, пришел часа в два», — говорил он иг­рокам команды, покрывая мое отсутствие ну, допустим, на ужине. И в этот же момент его правая или ле­вая рука почесывала глаз - тайный знак посвящен­ных, что все было наоборот. До сих пор я пользуюсь этим знаком, чтобы использовать его в неблизком кру­гу, для посвященного, что надо, мол, валить, благодаря хозяев, что все о'кей, но посвященный понимал, что была лажа и отвечал тем же… Это, конечно, не цинизм, а хохма, хотя все мы немного циники, это не новость.
 
После одной из игр, на следующий день я зашел в областную газету. До этого, не под своим именем, я на­печатал первое свое стихотворение. Главный редактор и Слава Юденич, зав. спортивным отделом, заволокли меня в кабинеты, сначала расспрашивали о делах команды, а потом, хлопнув себя по лбам, сказали: «Слушай, завтра восьмое марта, у нас дырка на полосе, напиши восемь строк, а?» - «Не,- ответил я, - не хал­турю». - «Да брось ты, подпишись любым именем выручай, а?» Ну, я сочинил каких-то восемь строк, вполне приличных для газеты. Как бы подписать? Что-то, меня стукнуло, и я поставил - К. Хачатуров. Так это и пошло. Утром следующего дня, Хача, как всегда изучавший газеты, подпрыгнул на кровати: «К.Хачатуров, стихотворение. Слушай, Санек, твои дела?» - «Да», - нехотя ответил я, боясь бурной отрицатель­ной реакции. Но Хача был непредсказуем. Он вдруг замолчал, съежился, пожевал простыню и вдруг выдал: «Ты знаешь, это здорово, что ты сделал, потому что, когда меня будут отчислять из команды, я пойду обком и покажу газету, а они почитают и скажут - так он не только футболист, но еще и поэт. И оставят в команде».
 
Бедный Хача, не знает он, что когда я в Крыму вы­пустил первую книжку и был принят в Союз писателей, то секретарь обкома, узнав об этом, презрительно сказал: «Эх, футболистом был, человеком был, а сейчас -  поэт, черт знает что...» Кто знает, может он и прав? После одной из игр мы пошли в кабак всей командой. Отметили победу, и я решил пройтись подышать. Стояла теплая звездная ночь, я здорово сыграл, до игры дня за три я смотался в Мос­кву и приоделся - тогда модны были тиргалевые ко­стюмы (скользкая сверкающая ткань), замшевые туфли, рубашка с галстуком - все в тон. Я пошел ко­ротким путем, немного заблудился, поскользнулся и упал в лужу на дороге и начал засыпать. Надо мной вращались звезды, было тепло, я был счастлив. Ничто меня не беспокоило, в голове бродили идиотские мысли, что я засыпаю в центре России и что так хорошо, что даже не страшно умереть. Дурак. Если бы проехала машина любая, вряд ли бы она меня заметила. Не помню ничего, помню, что проснулся я от того, что Хача лил на меня воду из чайника и приговаривал: «Вставай, пьянь советская, вот тварь, как игру дашь, так думаешь, что все, - король, через три дня опять игра, будешь тачку возить...» Я посмотрел на пол. Там лежали мая новые шмотки, пришедшие полную негодность. «Хача, - сказал я, - уёбище дорогое, выброси все это в мусорный ящик». - «Ты что, сдурел? Рубль - и все будет как до ресторана». - «Три», - сказал я и отрубился. Через час я немного оклемался и пошел в рядом стоящую баню. Я зашел в отделение перед парной. Там стоял жуткий хохот. Голые мужики, отдраивая друг другу спины, смеялись непонятно отчего. Я ополоснулся и вошел в промеж­уток с душевыми. Там смеялись еще больше. Оказы­вается, Хача, надев на себя все мои грязные шмотки, вошел в баню и, пройдя через общее мужское, встал под душ с одежной щеткой и начал драить себя вмес­те с моим пижонским нарядом. Попарившись, в общаге я уснул мгновенно и до вечера. Когда я проснулся, мой костюмчик, рубашка и ботинки были отглажены, высушены. Хача доглаживал галстук, не зная, что исправить его уже невозможно.
 
Он ушел из команды сам, не дожидаясь отчисления. Предварительно он сговорился в Мурманске через футбольщиков о том, чтобы походить пару лет в рыбфлоте, и уехал туда.
 
Время от времени я получал от него открытки по­добного рода: «Саня, дорогой, только что чуть не погиб, наш корабль обледенел и столкнулся с другим, будь проклята эта рыба советская, какой я дурак...»
 
Боже! И это Хача. Три года он ловил рыбу в Северном море. Я иногда заходил к его жене Тане на работу в магазин «Москва». С каждым разом она рассказывала все более и более потрясающие вещи. Когда Хача приходил из плавания, то собирал огромные компании в ресторанах и, не выходя оттуда, за 2-3 недели спус­кал все заработанное. Сыну, Артурчику, присылал подарки и большие деньги на его содержание. Так, прорыбачив три года и спустив все свое футбольное и рыбацкое состояние, он вернулся в Харьков, где у него была своя квартира. Что он делает сейчас - не знаю. Но есть у меня мечта - однажды, случайно или не случайно, встретить его, Клима Хачатурова. Нет, Хачу, Климушку, тварь советскую, красавца и игрочилу.
 
По материалам книги Александра Ткаченко "Футболь"

*******

Судьбы футболистов порой удивительные. Зураб Соткилава запел, да так, что его узнал весь мир. Олег Базилевич вполне мог бы стать известным художником или скульптором, если бы поставил перед собой такую цель. Валерий Лобановский - ученым, хоть он и так всю свою тренерскую жизнь связал с наукой, но мог стать именно ученым-теплофизиком, это в соответствии с его институтским дипломом.
 
В 60-е годы в «Таврии» начинал играть Александр Ткаченко. Так вот, Ткаченко начинал весьма лихо - в 17 лет благодаря своей игре в дубле «Таврии» сделался любимцем симферопольской публики, в 20 - завоевал серебряные медали чемпионата СССР-65 среди дублирующих составов. Затем влился в основу главного клуба Тавриды, еще поиграл в «Зените» и «Локомотиве», а в 25 лет повесил бутсы на гвоздь - серьезнейшая травма позвоночника.
 
Это нынче, стоит нашему футболисту получить серьезную травму - немедленно на самолет - к доктору Мартенсу в Бельгию, или там в Германию к подобному же светочу медицины. Тогда было по другому - в Москве знаменитый травматолог Зоя Миронова (сама заслуженный мастер спорта, многократная чемпионка СССР по конькобежному спорту), в Киеве - не менее известный ее коллега Ярослав Линько. Позвоночник Ткаченко «вытаскивала» Миронова. Именно на больничной койке у Мироновой футболист начал писать стихи. Да на серьезном уровне.
 
Позднее, в 1986 году Валерий Васильевич Лобановский в одном из своих интервью скажет: «Вот был хороший футболист Ткаченко, теперь - хороший поэт». При всем уважении к мнению ВВЛ, надо учесть, что поэзию Александра Петровича высоко ценили Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Булат Окуджава. Булат Шалвович писал: «Саша - бывший футболист, стал интересным поэтом, но футбола не предал и воздал ему должное». Как раз Вознесенскому принадлежит прозвище Ткаченко, которое я вынес в заглавие - «Крымский мустанг». В его активе 14 изданных книг поэзии.
 
Александр Петрович был обстоятельный мужик. Он не только доверялся порыву своей души, сочиняя возвышенное, но для начала «выгрыз» науку о стихосложении на знаменитых Высших литературных курсах. И это уже было его третье высшее образование. До того - физико-математический факультет Крымского пединститута и кафедра спортивных игр Крымского университета, Да, футболисты, они такие - упертые.
 
Но не только упертые, но еще и принципиальные, смелые. Ткаченко уважают еще и как известного правозащитника. В 1999 году военный суд Тихоокеанского флота РФ засудил журналиста Григория Пасько, уроженца Хмельницкой области, за якобы государственную измену и шпионаж в пользу Японии. На самом деле, тот передал японскому ТВ свой публицистический фильм «Зона повышенной опасности» - о радиоактивных отходах на Тихоокеанском флоте. А в 1994 году ФСБ арестовала молодую поэтессу с четкой гражданской позицией Алину Витухновскую, якобы за хранение наркотиков. В обоих процессах активным общественным защитником выступал наш герой.
 
Вернемся к футболу. Помните, Окуджава заявил, что Ткаченко не предавал футбол и воздал ему должное. Как понимать эти слова? Дело в том, что Ткаченко писал еще прозу и эссе. Одна его книга называется «Левый полусладкий». Это игра слов, замешанная и на горечи о том, чего не успел достичь на поле, и на счастье, что прикоснулся к Игре, и, уж точно, там тонкая самоирония - сам Ткаченко играл в полузащите и оттянутым форвардом, что некогда обзывалось «полусредним нападающим», правым либо левым, отсюда и «Левый полусладкий». Другая его книга названа еще более метко - «Футболь» с мягким знаком в конце. Такую глубокую гамму переживаний, органично сплетенную двумя точными словами «футбол» и «боль», и объяснять не стоит. Ткаченко так и пишет:
Природа трагического и комического близка футболистам. Они все время находятся между двумя этими материями, и если первую половину жизни хохмят и дурачатся, то вторая часть проходит уже под другим знаком.
 
Давайте сначала, как писал Бабель: «за веселое». Всего лишь несколько цитат: «В свое время была футбольная школа тренеров. Это для тех, кто из-за войны, из-за нищеты не окончил среднюю школу. Там наряду с футбольной наукой преподавали обычные предметы. Там проскакивали лихие перлы, фамилий «авторов» называть не стану - слишком знаменитые. На уроке литературы вопрос учителя: «Какая ваша любимая книжка?». Ответ: «Сберегательная». На том же уроке один известный футболист писал диктант на доске. Предложение было большое, не помещалось в одну строку. Учительница предложила: «Перенесите». Футболист, как не было тяжело, тужась, схватил классную доску и перенес в другое место.
 
Вот другой пример, это уже сатира на «совковость». В качестве военной службы Ткаченко загнали из Симферополя в Севастополь... играть за команду флота. Многолетний главком адмирал флота Советского Союза Горшков не представлял себе, что командовать командой вплоть до определения состава может не он лично, а кто-нибудь другой, какой-то тренеришка. Вот адмирал на центральной трибуне стадиона и вел себя соответственно, вроде как на капитанском мостике боевого корабля. Однажды «военморы» играли с зубастым «Жальгирисом». Адмирал поставленным голосом покрикивал, но это не помогало, первый тайм - 4:0 в пользу литовцев. Славный главком ринулся в раздевалку, как в боевую рубку, где и устроил «разбор морского боя»: «Позор, сдаете редут за редутом! Нападающие, почему не бомбардируете передний край обороны противника? Капитан команды, ты бросил якорь, дрейфуешь! Второй тайм начинаем со штурма, командовать буду я!»
 
Когда футболисты после перерыва вышли на поле, неожиданно капитан команды моряков ринулся к главной трибуне, мгновенно стянул с головы какого-то другого адмирала, явно политработника, белоснежную фуражку с золотой кокардой - «крабом». Он напялил себе на голову (это в футбольной-то форме!), отдал под козырек главкому, вытянулся по стойке смирно и рявкнул, преданно поедая глазами того: «Разрешите обратиться, товарищ адмирал!». Тот, несмотря на клоунаду формы футболиста, серьезно ответил: «Обращайтесь». Капитан команды: «Товарищ адмирал, прошу вас дать команду на штурм ворот противника». Горшков скомандовал: «Начинайте!». И его «военморы»... получили в свои ворота еще три безответных гола.
 
Конечно, как вы уже читали, Ткаченко писал не только о смешном. И о трудных, порой трагических судьбах футболистов после завершения скоротечной игроцкой карьеры. С отдельной болью написаны его строки о злоключениях некогда славного капитана киевского «Динамо» Виктора Каневского после того, как тот подал документы на постоянное место жительство за кордоном (так тогда на чиновничьем языке обзывалась эмиграция). Все было - и допросы, и слежка, и нищета. Многие из этих мытарств Виктора Израилевича мне и раньше были ведомы, но лишь из книг Ткаченко я узнал, что любимец киевской торсиды Канева пошел просить помощи у Андрея Дмитриевича Сахарова. Но не дошел до дома академика - топтуны и стукачи перехватили его, и отправили в Киев. Спасибо, хоть не арестовали. Дело было как раз перед высылкой Сахарова в Горький.
 
Конечно, не удивляет, как грамотно Александр Петрович разбирает сам футбол и людей футбола - игроков, тренеров. Лишь один пример. Ткаченко негодует, как после «голландской революции» - становления универсального футбола, в наших детских школах перестали принимать «малышей». Так в 70-х - 80-х годах футбол стал более атлетичный, но пресный, ибо исчезли «бройлерные» футболисты с выдумкой, способные своей импровизацией украшать игру. Как прежде Месхи, Хусаинов, Маркаров, Трояновский. Его слова о самобытном киевском динамовце дорогого стоят:
Тотальная страна, тотальный футбол, тотальная скука. А кто помнит, как вроде неуклюжий, корявый, совершенно неприспособленный для игры, маленький с заячьей губой „Валет“ Трояновский из киевского „Динамо“ принимал мяч и двигался с ним по полю так, что никто не мог к нему подступиться? Он и мяч - это было одно целое, это был какой-то необычный живой механизм на поле. Если бы Трояновского селекционировали так, как это делали потом, то он никогда не стал бы великим футболистом. А он им стал!
 
Меня лично судьба свела с Ткаченко только один раз. В конце 90-х мы делали известную телепрограмму «Век футбола» - народ выбирал лучшего отечественного футболиста. Помимо заслуженных игроков, тренеров мы приглашали в студию популярных журналистов, актеров, музыкантов, писателей. Тех, кто неравнодушен к игре. Они поведали много интересного. Точными, профессиональными были суждения в тот вечер и Александра Петровича. После окончания записи программы он сам подошел ко мне со словами: «Я видел ваш последний фильм»... но дальше у нас беседы не сложилось, я должен был немедленно отправляться в аппаратную, чтобы с режиссерами монтажа и видеоинженерами смонтировать из двух часов исходного материала записи «чистовые» 45 минут эфирной передачи. Коллеги с отснятыми видеокассетами уже переминались у меня за спиной.
 
Это сейчас можно на одном ноутбуке «склеить» даже фильм средней сложности монтажа, тогда это был трудоемкий процесс, заказывались смены в аппаратных, где пахали несколько человек. Я извинился, что не смогу дальше общаться, Александр Петрович успел лишь надписать мне свою книгу, которая только-только вышла из печати, - «Футболь. Записки футболиста» (ее обложку, служащую иллюстрацией к данному материалу, украшает картина, написанная самим автором и названная «Распятие футболом»). Сговорились встретиться позднее, спокойно пообщаться. Как водится, не встретились...
 
Александра Петровича Ткаченко - футболиста, поэта, правозащитника - нет в живых. Таких людей нельзя забывать. На вопрос: «Не слишком ли много для одного человека - футболист, поэт, правозащитник, а теперь и писатель? Как это все укладывается в одной биографии?» он отвечал просто: «Я занимаюсь только одним делом - самовыражением. Это и есть творчество».
 

Семен Случевский, «Футбольный клуб»